воскресенье, 27 августа 2017
06:32
Доступ к записи ограничен
a child is nothing without hate
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
четверг, 10 августа 2017
17:03
Доступ к записи ограничен
a child is nothing without hate
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
вторник, 06 июня 2017
a child is nothing without hate
a child is nothing without hate
я тихо но твердо сказал:
мир вовсе не рвотное —
и мордой уткнулся в обводный канал.
мир вовсе не рвотное —
и мордой уткнулся в обводный канал.
a child is nothing without hate
умчался...
уездный гвоздь — в селезенку!
и все ж — живу!
уж третью пятидневку
в слякоть и в стужу
— ничего, привыкаю
хожу на службу
и даже ежедневно
что-то дряблое
обедаю с
кислой капусткой.
имени ее не произношу.
живу молчальником.
стиснув виски,
стараюсь выполнить
предотъездное обещание.
да...так спокойнее —
анемильником...
занафталиненный медикамен —
тами доктор
двенадцатью щипцами
сделал мне аборт памяти..
уездный гвоздь — в селезенку!
и все ж — живу!
уж третью пятидневку
в слякоть и в стужу
— ничего, привыкаю
хожу на службу
и даже ежедневно
что-то дряблое
обедаю с
кислой капусткой.
имени ее не произношу.
живу молчальником.
стиснув виски,
стараюсь выполнить
предотъездное обещание.
да...так спокойнее —
анемильником...
занафталиненный медикамен —
тами доктор
двенадцатью щипцами
сделал мне аборт памяти..
воскресенье, 16 апреля 2017
a child is nothing without hate
снег возле рынка, говорит мне. снег возле рынка выпал, и я видел, как все эти овощи попрятали в маленькие пакеты, а пакеты засунули, значит, в багажники. и уехали. однажды тебя тоже спрячут, говорит, надо только, чтобы снег правильно выпал. кровать здесь стоит, как операционный стол, точно тебе говорю. спрячут в пакет, возьмут большой нож и будут тебя чистить, тебя будут долго чистить и резать, а всё, что не нужно, выбросят в мусоропровод, а оно возьмёт, и начнёт катиться обратно. получается, в таком случае, что тобой сплюнут, и от тебя останется лужа, и кому-то нужно будет разводить в белом тазике мыльную воду и аккуратно тебя смывать. какая-то очень маленькая получается большая стирка.
снег на проспекте выпал вчера, и улицы взяли и заскользили. знаешь, сколько по ним спускалось людей? я их спросил, и куда вы думаете от этого уходить, а они все навалом сползаются вниз и повторяют: рядом вокзал, очень удобно. спешили очень. бегут от снега, как от последнего мора; у кого не хватило места или чего-то ещё на билет, те всё равно выходят на перроны и лезут под поезд. ну не умирать же им там, просто хватаются за колёсики и вот так и едут, пусть даже не целиком, обнимают свои пакетики, кто, чем может, и едут. все слышали, что там много чего отвалилось.
говорит, я тебя видел вчера на улице, когда снег выпал. ты там стоял на проезжей части, и я думал ещё спросить тебя, почему ты там взял и застрял. как будто залез под какую-то сломанную текстуру, но потом ты мне сам сказал. сказал, что ты очень устал, и тебе бы просто взять и разучиться двигаться. а двигалось всё как растекается по бумажке лужа жидкого клея, как когда переворачиваешь в руках бутылку с шампунем, как когда перемешиваешь в каструле пачку фруктового желатина.
что приходило со снегом? на каждый этаж было по два корридора, в каждом из них по четыре окна, каждое окно - четыре стороны, у каждой стороны - пороллоновая полоска, по одной чугунной батарее на каждое окно. и вокруг - тесно - клетчатые ветровки и джинсы трубой. батарея - за головой, пальцы - на голове, голова - на батарее. на пол натекает красная лужица, говорят, ну и много же этой жижи пузырится под твоим черепом. нужно было как можно скорее начинать слизывать с пальцев, чтобы они не липли друг к другу. потом - более 700 шагов, некоторые из них вдоль рынка, все - снег и что-то капает из-под шапки снег и что-то капает из-под шапки снег и капает из-под шапки. мама, слушай, я снова пролил чуть-чуть своей головы в овощном павильоне.
вчера возле рынка выпал снег. и люди были готовы разделать и замариновать что-угодно. я видел, как кто-то бил ножом по сугробам; вскрывал ржавым штопором электрические щитки, трогал все выключатели; все, что воспринималось стеклянным и острым, воспринималось спасением. никто никого не трогал, но все потрошили снег. я видел людей на фонарных столбах, которые жгли себе руки и трясли ими над головой - они отпугивали холеру, которая раскачивалась вокруг них, как рваная белая штора. ты говорил нам всем - не забывайте слизывать с пальцев.
очень давно совпадало так, что со снегом была ещё девочка. я хорошо помню, как ты рассказывал нам о ней. это у неё был красный лакированный портфель. она спрашивала, мол, лапки у тебя чего такие холодные. ты куда это смотришь постоянно. и ты думал: вот бы тебе новые лапки, вот бы не было так стыдно и рвотно. на обочине слева огромной лопатой сгребали остатки снега - на него поналипала грязь и размокшие окурки; снег комками падал в канаву, смешивался с густой тротуарной слякотью, раскатывался под большими жужжащими колёсами грузовика. здесь не оставалось больше ничего белого. девочка снова говорит, подожди здесь - я возьму что-то перекусить, ну и пойдём; и засовывает пальцы под твой капюшон. стошнило, пошёл снег.
вчера я был на площади, и видел, как там выпал снег. я видел, как люди хватали полуразбитые бутылки и банки и пытались отловить в них кусочки заразы; я видел, как они избегали земли под своими ногами и боялись наступать в собственные следы. я вижу это сейчас. человек с подожженной ладонью утверждал, что, если он все правильно понимает, то эти тучи нужно просто содрать, как загноившийся пластырь. снег затвердевал паклей на всех козырьках и фонариках. естественно, он блестел, но явно не так, как блестят монетки в заднем кармане, это было не то же самое, что упаковочная фольга. все мы знали - это сукровица на чьей-то огромной ране. ты говорил нам всем - не оставляйте ничего белого. ты говорил нам всем - это просто вода, в которой нас будут стирать. кто бы подумал, что они начнут тебя замечать.
что началось вместе со снегом? я говорю: усталость. мы говорим: все, что тогда началось, взвыло как брошенная собака, и не замолкало с тех пор. ты говоришь: я родился в четыре утра. я говорю: я знаю, что это была за трещина - это первая мысль, с которой нам приходилось рождаться. мы говорим: острые вещи, грязные вещи, ржавые вещи - так ты продолжаешь существовать. ты говоришь: я помню, что они говорили, когда говорили обо мне. я говорю: все мы однажды открыли глаза впервые. мы говорим: есть то, что мы видим, когда знакомимся с существованием. ты говоришь: они усаживают всех в гостиной, выносят в центр стола огромный телячий стейк, бьют столовым ножом по бокалам. я говорю: и говорят. мы говорим: ровно три года назад, когда наш малыш впервые появился на свет. ты говоришь: шёл снег.
вчера люди на улице были облегчены. они сели между прилавками; между ступеньками; между столбами; сквозь забор с колючими проводами и взяли друг друга за руки. наконец-то, восклицают они, теперь мы знаем, кто нас уничтожил, и мы знаем, кто нас спасёт. девочка-красный-портфель открывает рот и ловит снег языком.
снег продолжал идти, такова его природа. кто же разучит двигаться снег. на дверь в подъезде поставили огромный железный замок, и он кряхтел каждый раз, когда его кто-то двигал. кто будет прыгать через скамейки вместе с другими детьми. кто будет искать в кустах зажигалки вместе с другими детьми. кто будет прыгать бить веточкой обледеневший ручей вместе с другими детьми. другие дети. ты в это время заблудишься посреди рынка - ты кричал полчаса, а потом впервые увидел над собой что-то по-настоящему мёртвое. всё внутри тебя стало заметно больше, когда ты столкнулся с этим; как будто внутри тебя на веревочках дергалась охапка резиновых шариков. ты в это время будешь смотреть на то, как мама упаковывает свою самую дорожную сумку и уходит; говорит, что это пора попрощаться. кряхтит замок. кряхтит замок. а теперь пора сказать: привет, я так рад, что всё снова так же плохо, как было раньше, но теперь мы снова будем барахтаться в этом вместе. кряхтит замок. бумажная вертушка раскручивается на люстре; папа говорит, что им всем очень одиноко, и следующие пару месяцев ты будешь смотреть на другую вертушку. кряхтит замок. я люблю тебя. ты проваливаешься в сугроб.
снег заметал их ботинки. так получилось, что люди открыли глаза, как это бывает у всех впервые, и узнали чуть больше, чем мор и холеру. горло - твое, рука - чужая, рука - горло. ты помнишь, что первый снег, с которым ты встретился, падал резкими толчками и напоминал размокшие хлебные крошки; как будто кто-то знал, как голоден ты будешь к жизни, и вытряхнул для тебя свою хлебницу.
ты говоришь: вам понадобятся ножи. они точат их о собственный позвоночник. смотри, сколько в тебе усталости. они больше не будут бояться снега, как мора, они расправятся с ним как справляются с грязным пятном.
замок поменяли спустя пять лет. эти пять лет сделали с тобой что-то по-настоящему мёртвое. я говорю: у тебя была куча возможностей чувствовать себя человеком. мы говорим: у тебя есть все причины чувствовать себя стервятником. ты говоришь: вот бы мне новые лапки. я говорю: я помню, как ты их жёг. мы говорим: мы помним все уродливое, и это все, что у тебя осталось. ты говоришь: однажды я дал человеку погладить меня по затылку. я говорю: очень плохой щенок. мы говорим: все руки, которые ты знал, были кормящими. ты говоришь: однажды я делал красивые вещи. я говорю: это просто вторая пасть. мы говорим: которая ест тебя изнутри. ты говоришь: я пытался испытывать. я говорю: стыд. мы говорим: злоба. ты говоришь: я пытался выговорить слова. я говорю: на что они были похожи. мы говорим: на кряхтящий замок. ты говоришь: кем я оказался в конце концов. я говорю: мор. мы говорим: острые вещи, грязные вещи, ржавые вещи.
ты бы знал, какую лужу ты оставил после себя. из канавы выбились мыльные ручейки. мы бежали вдоль них всё утро.
снег на проспекте выпал вчера, и улицы взяли и заскользили. знаешь, сколько по ним спускалось людей? я их спросил, и куда вы думаете от этого уходить, а они все навалом сползаются вниз и повторяют: рядом вокзал, очень удобно. спешили очень. бегут от снега, как от последнего мора; у кого не хватило места или чего-то ещё на билет, те всё равно выходят на перроны и лезут под поезд. ну не умирать же им там, просто хватаются за колёсики и вот так и едут, пусть даже не целиком, обнимают свои пакетики, кто, чем может, и едут. все слышали, что там много чего отвалилось.
говорит, я тебя видел вчера на улице, когда снег выпал. ты там стоял на проезжей части, и я думал ещё спросить тебя, почему ты там взял и застрял. как будто залез под какую-то сломанную текстуру, но потом ты мне сам сказал. сказал, что ты очень устал, и тебе бы просто взять и разучиться двигаться. а двигалось всё как растекается по бумажке лужа жидкого клея, как когда переворачиваешь в руках бутылку с шампунем, как когда перемешиваешь в каструле пачку фруктового желатина.
что приходило со снегом? на каждый этаж было по два корридора, в каждом из них по четыре окна, каждое окно - четыре стороны, у каждой стороны - пороллоновая полоска, по одной чугунной батарее на каждое окно. и вокруг - тесно - клетчатые ветровки и джинсы трубой. батарея - за головой, пальцы - на голове, голова - на батарее. на пол натекает красная лужица, говорят, ну и много же этой жижи пузырится под твоим черепом. нужно было как можно скорее начинать слизывать с пальцев, чтобы они не липли друг к другу. потом - более 700 шагов, некоторые из них вдоль рынка, все - снег и что-то капает из-под шапки снег и что-то капает из-под шапки снег и капает из-под шапки. мама, слушай, я снова пролил чуть-чуть своей головы в овощном павильоне.
вчера возле рынка выпал снег. и люди были готовы разделать и замариновать что-угодно. я видел, как кто-то бил ножом по сугробам; вскрывал ржавым штопором электрические щитки, трогал все выключатели; все, что воспринималось стеклянным и острым, воспринималось спасением. никто никого не трогал, но все потрошили снег. я видел людей на фонарных столбах, которые жгли себе руки и трясли ими над головой - они отпугивали холеру, которая раскачивалась вокруг них, как рваная белая штора. ты говорил нам всем - не забывайте слизывать с пальцев.
очень давно совпадало так, что со снегом была ещё девочка. я хорошо помню, как ты рассказывал нам о ней. это у неё был красный лакированный портфель. она спрашивала, мол, лапки у тебя чего такие холодные. ты куда это смотришь постоянно. и ты думал: вот бы тебе новые лапки, вот бы не было так стыдно и рвотно. на обочине слева огромной лопатой сгребали остатки снега - на него поналипала грязь и размокшие окурки; снег комками падал в канаву, смешивался с густой тротуарной слякотью, раскатывался под большими жужжащими колёсами грузовика. здесь не оставалось больше ничего белого. девочка снова говорит, подожди здесь - я возьму что-то перекусить, ну и пойдём; и засовывает пальцы под твой капюшон. стошнило, пошёл снег.
вчера я был на площади, и видел, как там выпал снег. я видел, как люди хватали полуразбитые бутылки и банки и пытались отловить в них кусочки заразы; я видел, как они избегали земли под своими ногами и боялись наступать в собственные следы. я вижу это сейчас. человек с подожженной ладонью утверждал, что, если он все правильно понимает, то эти тучи нужно просто содрать, как загноившийся пластырь. снег затвердевал паклей на всех козырьках и фонариках. естественно, он блестел, но явно не так, как блестят монетки в заднем кармане, это было не то же самое, что упаковочная фольга. все мы знали - это сукровица на чьей-то огромной ране. ты говорил нам всем - не оставляйте ничего белого. ты говорил нам всем - это просто вода, в которой нас будут стирать. кто бы подумал, что они начнут тебя замечать.
что началось вместе со снегом? я говорю: усталость. мы говорим: все, что тогда началось, взвыло как брошенная собака, и не замолкало с тех пор. ты говоришь: я родился в четыре утра. я говорю: я знаю, что это была за трещина - это первая мысль, с которой нам приходилось рождаться. мы говорим: острые вещи, грязные вещи, ржавые вещи - так ты продолжаешь существовать. ты говоришь: я помню, что они говорили, когда говорили обо мне. я говорю: все мы однажды открыли глаза впервые. мы говорим: есть то, что мы видим, когда знакомимся с существованием. ты говоришь: они усаживают всех в гостиной, выносят в центр стола огромный телячий стейк, бьют столовым ножом по бокалам. я говорю: и говорят. мы говорим: ровно три года назад, когда наш малыш впервые появился на свет. ты говоришь: шёл снег.
вчера люди на улице были облегчены. они сели между прилавками; между ступеньками; между столбами; сквозь забор с колючими проводами и взяли друг друга за руки. наконец-то, восклицают они, теперь мы знаем, кто нас уничтожил, и мы знаем, кто нас спасёт. девочка-красный-портфель открывает рот и ловит снег языком.
снег продолжал идти, такова его природа. кто же разучит двигаться снег. на дверь в подъезде поставили огромный железный замок, и он кряхтел каждый раз, когда его кто-то двигал. кто будет прыгать через скамейки вместе с другими детьми. кто будет искать в кустах зажигалки вместе с другими детьми. кто будет прыгать бить веточкой обледеневший ручей вместе с другими детьми. другие дети. ты в это время заблудишься посреди рынка - ты кричал полчаса, а потом впервые увидел над собой что-то по-настоящему мёртвое. всё внутри тебя стало заметно больше, когда ты столкнулся с этим; как будто внутри тебя на веревочках дергалась охапка резиновых шариков. ты в это время будешь смотреть на то, как мама упаковывает свою самую дорожную сумку и уходит; говорит, что это пора попрощаться. кряхтит замок. кряхтит замок. а теперь пора сказать: привет, я так рад, что всё снова так же плохо, как было раньше, но теперь мы снова будем барахтаться в этом вместе. кряхтит замок. бумажная вертушка раскручивается на люстре; папа говорит, что им всем очень одиноко, и следующие пару месяцев ты будешь смотреть на другую вертушку. кряхтит замок. я люблю тебя. ты проваливаешься в сугроб.
снег заметал их ботинки. так получилось, что люди открыли глаза, как это бывает у всех впервые, и узнали чуть больше, чем мор и холеру. горло - твое, рука - чужая, рука - горло. ты помнишь, что первый снег, с которым ты встретился, падал резкими толчками и напоминал размокшие хлебные крошки; как будто кто-то знал, как голоден ты будешь к жизни, и вытряхнул для тебя свою хлебницу.
ты говоришь: вам понадобятся ножи. они точат их о собственный позвоночник. смотри, сколько в тебе усталости. они больше не будут бояться снега, как мора, они расправятся с ним как справляются с грязным пятном.
замок поменяли спустя пять лет. эти пять лет сделали с тобой что-то по-настоящему мёртвое. я говорю: у тебя была куча возможностей чувствовать себя человеком. мы говорим: у тебя есть все причины чувствовать себя стервятником. ты говоришь: вот бы мне новые лапки. я говорю: я помню, как ты их жёг. мы говорим: мы помним все уродливое, и это все, что у тебя осталось. ты говоришь: однажды я дал человеку погладить меня по затылку. я говорю: очень плохой щенок. мы говорим: все руки, которые ты знал, были кормящими. ты говоришь: однажды я делал красивые вещи. я говорю: это просто вторая пасть. мы говорим: которая ест тебя изнутри. ты говоришь: я пытался испытывать. я говорю: стыд. мы говорим: злоба. ты говоришь: я пытался выговорить слова. я говорю: на что они были похожи. мы говорим: на кряхтящий замок. ты говоришь: кем я оказался в конце концов. я говорю: мор. мы говорим: острые вещи, грязные вещи, ржавые вещи.
ты бы знал, какую лужу ты оставил после себя. из канавы выбились мыльные ручейки. мы бежали вдоль них всё утро.
понедельник, 20 марта 2017
03:04
Доступ к записи ограничен
a child is nothing without hate
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
понедельник, 13 марта 2017
16:31
Доступ к записи ограничен
a child is nothing without hate
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
08:44
Доступ к записи ограничен
a child is nothing without hate
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
суббота, 04 марта 2017
00:49
Доступ к записи ограничен
a child is nothing without hate
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
понедельник, 20 февраля 2017
00:26
Доступ к записи ограничен
a child is nothing without hate
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
пятница, 17 февраля 2017
a child is nothing without hate
в последнее время моя потеря концентрации и самообладания достигла какого-то действительно пугающего уровня. и я говорю не о той потере самообладания, на время которой ты начинаешь рвать горло и бить чужие лица, а о том противном скользком состоянии, когда ты больше не в силах сдерживать все действительно мерзкие и унизительные порывы. эти самые порывы делают человека тем существом, которого ненавидят все главные лирические герои эпохи романтизма. я говорю не об импульсивности или прямолинейности, я говорю о компульсивном переедании, о странных, надоедливых и почти комично-неудачных попытках сблизиться, которые ты продолжаешь совершать, о невозможности заставить себя адекватно встать с кровати и сделать кучу правильных вещей, без которых от тебя объективно больше ничего не останется. это та потеря самообладания, когда ты пускаешь все на самотек, а потом где-то посреди ночи осознаешь это и нуждаешься в том, чтобы найти себе подходящего виновного человека. это процесс, во время которого ты становишься все более токсичным для окружающих, и главная твоя задача в любых новых социальных привязанностях - пытаться как можно дольше скрывать свою токсичность, потому на большее ты в данный момент явно не способен. это конечное состояние. дни начинают протекать совсем по-другому, если все происходит именно так.
раньше мне казалось, что пьяный злой подросток, каким я имел право быть четыре года назад, был гораздо симпатичнее в плане свойственной всем подобным персонажам честности и ненависти, но окружающие меня люди все чаще указывают на то, что именно тогда я был гораздо взрослее и рациональнее. и все как один кричат: пей свой сероквель и ходи на терапию, и все бы это было прекрасно и полезно, если бы маленький пугливый хуесос, живущий в какой-то из моих ушных раковин не подсказывал мне, что все это больше не ощущается как симптом или естественное последствие затянувшейся болезни, но как вполне логичные и неизбежные изменения, через которые проходят все взрослеющие люди. просто в моем случае это замечательное превращение не было похоже на глупую сценку из махо-сёдзё с нелепым переодеванием и бодрой кислотной мелодией, но скорее на конвенциональное приспособление к тому существованию, которое привыкли влачить все несчастные члены моей семьи.
раньше мне казалось, что пьяный злой подросток, каким я имел право быть четыре года назад, был гораздо симпатичнее в плане свойственной всем подобным персонажам честности и ненависти, но окружающие меня люди все чаще указывают на то, что именно тогда я был гораздо взрослее и рациональнее. и все как один кричат: пей свой сероквель и ходи на терапию, и все бы это было прекрасно и полезно, если бы маленький пугливый хуесос, живущий в какой-то из моих ушных раковин не подсказывал мне, что все это больше не ощущается как симптом или естественное последствие затянувшейся болезни, но как вполне логичные и неизбежные изменения, через которые проходят все взрослеющие люди. просто в моем случае это замечательное превращение не было похоже на глупую сценку из махо-сёдзё с нелепым переодеванием и бодрой кислотной мелодией, но скорее на конвенциональное приспособление к тому существованию, которое привыкли влачить все несчастные члены моей семьи.
вторник, 31 января 2017
a child is nothing without hate
бля, вот мне интересно - а как вообще люди понимают, что в них кто-то влюблен? есть какие-то туториалы, может, курсы специальные вечерние? каждый человек же себя по-разному в такой ситуации проявляет. и то не всегда же все идет согласно одной поведенческой модели, такие чувства в основном ситуативные, а это значит, что субъект меняет способы проявления своих чувств в зависимости от объекта, его/своего окружения, бэкграунда отношений, вот это всё. почему каждый раз когда мне кто-то в каком-то таком дерьме признается, я охуеваю, а все мои знакомые твердят, что это было очевидно и естественно, а я просто что-то там упустил или отрицал опять?
вторник, 11 октября 2016
03:53
Доступ к записи ограничен
a child is nothing without hate
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
03:47
Доступ к записи ограничен
a child is nothing without hate
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
вторник, 27 сентября 2016
07:34
Доступ к записи ограничен
a child is nothing without hate
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
07:24
Доступ к записи ограничен
a child is nothing without hate
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
вторник, 06 сентября 2016
a child is nothing without hate
я вспоминаю, что несколько лет назад
уже определенно видел что-то такое.
эту явную печать ранней смерти в твоих глазах
не сотрет никакое количество транков и алкоголя.
даже после мороза румяные щеки –
это всего лишь краткосрочная ложь,
румянец пройдет быстрей, чем из сушивока
доставят заказ, и ты в тонкие пальцы возьмешь
палочки. поцелуешь меня сначала,
съешь лапшу с невероятным количеством мидий.
это так странно: мы с тобой уже переспали,
а я все еще хочу тебя видеть.
тесли.
уже определенно видел что-то такое.
эту явную печать ранней смерти в твоих глазах
не сотрет никакое количество транков и алкоголя.
даже после мороза румяные щеки –
это всего лишь краткосрочная ложь,
румянец пройдет быстрей, чем из сушивока
доставят заказ, и ты в тонкие пальцы возьмешь
палочки. поцелуешь меня сначала,
съешь лапшу с невероятным количеством мидий.
это так странно: мы с тобой уже переспали,
а я все еще хочу тебя видеть.
тесли.
a child is nothing without hate
по каким-то непонятным причинам я всегда оказываюсь в одном и том же промышленном районе, где на каждом шагу засохшее дерьмо и лужицы то ли портвячка, то ли крови, тебе больно прикасаться к перилам в маршрутке, и поэтому на выходе ты спотыкаешься. больно не столько из-за того, что разодрал колени, а потому что асфальт горячий, и лежать на этом долго невозможно, а если встанешь, то, кажется, еще громче взвоешь.
ближе к ограждению у меня возникает такое ощущение, как будто в желудок вставили напильник, набирается полный рот слюны, и рвоту приходится глотать (или это портвячок или кровь или дерьмо прямо на языке засохло).
ну, ступай.
///
дело - болото, и я - кусок тины. каждое утро просыпаюсь и изо всех сил пытаюсь представить себе, что это фильм кар-вая, и всё закончится вот-вот, у него и хронометраж-то обычно не больше 90 минут. прикинь, едешь, прижатый к стеклу, всё зудит и вибрирует, и ты себе говоришь: "не потный троллейбус, а чунгкингский экспресс, слышишь, блять".
есть вещи, о которых даже ты не могла бы говорить открыто, а я помню тебя до мерзости откровенной. в какой-то момент я говорил, что мой основной источник стыда - это то, о чём мы с тобой разговариваем. чудно, что я половину этих разговоров вряд ли помню.
каждый в состоянии избавиться от того или другого дерьма, которое он сделал, просто для этого нужна правильная концентрация.
///
снилось, что ты купил какую-то странную кубообразную палатку, внутри которой можно было плавать в открытом космосе. и ощущение такое, как будто жирную марку съел - когда не знаешь точно, сколько предметов или живых тел тебя окружает.
///
пять дней назад. от неё ни слова. сижу на остановке и вспоминаю, как мы сели в электричку, вышли на случайной станции и гуляли по какому-то полю, где было много обрубленных белых скал. не уверен, что так мы и сделали в конце концов.
///
сегодня ночью показалось, что произойдет что-то плохое. и если бы в нашу квартиру вошел бы седой человек с заточкой или даже целый наряд полиции, я бы в первую очередь натянул на тебя тот уродливый свитер, который я подарил тебе два года назад. и если бы вдруг что, то я бы сел тебя утешать, я бы стирал с пола и слезы, и кровь, и сперму, и я бы уложил тебя обратно в кровать, чтобы ты и дальше качался на простынях как на поверхности грязной соленой воды.
мы недавно говорили о том, как люди снимают с себя футболку, и ты очень неуверенно смотришь на их тело и думаешь боже мой как же мне тебя жаль, даже если там нет ни одной царапины. ты как будто смотришь на очень уставшего тощего пса.
ближе к ограждению у меня возникает такое ощущение, как будто в желудок вставили напильник, набирается полный рот слюны, и рвоту приходится глотать (или это портвячок или кровь или дерьмо прямо на языке засохло).
ну, ступай.
///
дело - болото, и я - кусок тины. каждое утро просыпаюсь и изо всех сил пытаюсь представить себе, что это фильм кар-вая, и всё закончится вот-вот, у него и хронометраж-то обычно не больше 90 минут. прикинь, едешь, прижатый к стеклу, всё зудит и вибрирует, и ты себе говоришь: "не потный троллейбус, а чунгкингский экспресс, слышишь, блять".
есть вещи, о которых даже ты не могла бы говорить открыто, а я помню тебя до мерзости откровенной. в какой-то момент я говорил, что мой основной источник стыда - это то, о чём мы с тобой разговариваем. чудно, что я половину этих разговоров вряд ли помню.
каждый в состоянии избавиться от того или другого дерьма, которое он сделал, просто для этого нужна правильная концентрация.
///
снилось, что ты купил какую-то странную кубообразную палатку, внутри которой можно было плавать в открытом космосе. и ощущение такое, как будто жирную марку съел - когда не знаешь точно, сколько предметов или живых тел тебя окружает.
///
пять дней назад. от неё ни слова. сижу на остановке и вспоминаю, как мы сели в электричку, вышли на случайной станции и гуляли по какому-то полю, где было много обрубленных белых скал. не уверен, что так мы и сделали в конце концов.
///
сегодня ночью показалось, что произойдет что-то плохое. и если бы в нашу квартиру вошел бы седой человек с заточкой или даже целый наряд полиции, я бы в первую очередь натянул на тебя тот уродливый свитер, который я подарил тебе два года назад. и если бы вдруг что, то я бы сел тебя утешать, я бы стирал с пола и слезы, и кровь, и сперму, и я бы уложил тебя обратно в кровать, чтобы ты и дальше качался на простынях как на поверхности грязной соленой воды.
мы недавно говорили о том, как люди снимают с себя футболку, и ты очень неуверенно смотришь на их тело и думаешь боже мой как же мне тебя жаль, даже если там нет ни одной царапины. ты как будто смотришь на очень уставшего тощего пса.
пятница, 01 июля 2016
a child is nothing without hate
хэдканон номер 83463642
корво, аутсайдер и эмили, живущие на условиях своеобразной оквард пауэр фэмили: маленькое святилище аутсайдера, молчаливо возведенное в тайной комнате джессамины, где эмили с корво иногда проводят вечера; эмили, привыкшая относится к аутсайдеру как к своему надоедливому scary uncle; корво ловит себя на том, что гладит метку так, как остальные люди во время разговора поправляют волосы; аутсайдер, который появляется надолго только два раза, и оба раза он разве что слушает (и только один из них он слушает корво); эмили, которая лет в 13 начинает расспрашивать корво о мужчине, который часто бывал в её детских кошмарах; аутсайдер, который рассказывает ей всё сам, а она внимательно слушает и на следующий день плетёт корво венок из васильков (последняя сентиментальная вещь, которую может позволить себе императрица); корво, который любить может только один раз, а вот избавляться от навязчивого не умеет совсем; эмили, которая учится шутить о том, что корво пора бы уже снять себе с кем-то комнату; корво в ответ закрывается в святилище; аутсайдеру становится забавно; корво угощает эмили первой сигаретой; аутсайдер угощает эмили хорошими, но очень болезненными снами; корво с эмили уезжают в тивию на несколько дней по дипломатическим делам, на корабле он видит во сне аутсайдера; эмили садится на край кровати, поправляет отцу одеяло и спрашивает, был ли это страшный сон; корво отвечает, что нет, и прикладывает метку ко лбу (она жжёт всю оставшуюся ночь); эмили впервые за долгое время называет корво отцом, а потом сразу же сообщает о том, что влюбилась в придворную даму; аутсайдер отмечает, что маленькая императрица слишком часто была свидетелем больного кровавого месива, затеянного мужчинами; корво учится отвечать; у него такое ощущение, что его дразнят; после смерти сэмюэля эмили предлагает корво полный графин и шесть свободных от империи часов; они надеются на компанию; однажды корво напивается до такой степени, что едва выкарабкивается в свою комнату; атусайдер подает ему руку; в свой двадцатый день рождения эмили завтракает с корво, но на всякий случай приказывает поставить на стол ещё один прибор; у них бывают хорошие вечера, когда аутсайдер считает лишним напоминать о своём присутствии; однажды, во время сильного шторма, эмили смеется и спрашивает, каково корво было влюбляться в то, что приходит так же редко, как эти волны; соколов рисует эмили много портретов, на которых она всегда смотрит куда-то в сторону; однажды корво целует метку; практически ничего не обсуждается окончательно; никто из них не принимает в этом непосредственного участия; им вообще периодически кажется, что они всё это для себя придумали; оно всё равно существует.
это всё должно было быть в шутку но я слишком фрустрирую по поводу непосредственного написания чего-либо
"my dear corvo..the years are long, but it’s always good to see a familiar face".

корво, аутсайдер и эмили, живущие на условиях своеобразной оквард пауэр фэмили: маленькое святилище аутсайдера, молчаливо возведенное в тайной комнате джессамины, где эмили с корво иногда проводят вечера; эмили, привыкшая относится к аутсайдеру как к своему надоедливому scary uncle; корво ловит себя на том, что гладит метку так, как остальные люди во время разговора поправляют волосы; аутсайдер, который появляется надолго только два раза, и оба раза он разве что слушает (и только один из них он слушает корво); эмили, которая лет в 13 начинает расспрашивать корво о мужчине, который часто бывал в её детских кошмарах; аутсайдер, который рассказывает ей всё сам, а она внимательно слушает и на следующий день плетёт корво венок из васильков (последняя сентиментальная вещь, которую может позволить себе императрица); корво, который любить может только один раз, а вот избавляться от навязчивого не умеет совсем; эмили, которая учится шутить о том, что корво пора бы уже снять себе с кем-то комнату; корво в ответ закрывается в святилище; аутсайдеру становится забавно; корво угощает эмили первой сигаретой; аутсайдер угощает эмили хорошими, но очень болезненными снами; корво с эмили уезжают в тивию на несколько дней по дипломатическим делам, на корабле он видит во сне аутсайдера; эмили садится на край кровати, поправляет отцу одеяло и спрашивает, был ли это страшный сон; корво отвечает, что нет, и прикладывает метку ко лбу (она жжёт всю оставшуюся ночь); эмили впервые за долгое время называет корво отцом, а потом сразу же сообщает о том, что влюбилась в придворную даму; аутсайдер отмечает, что маленькая императрица слишком часто была свидетелем больного кровавого месива, затеянного мужчинами; корво учится отвечать; у него такое ощущение, что его дразнят; после смерти сэмюэля эмили предлагает корво полный графин и шесть свободных от империи часов; они надеются на компанию; однажды корво напивается до такой степени, что едва выкарабкивается в свою комнату; атусайдер подает ему руку; в свой двадцатый день рождения эмили завтракает с корво, но на всякий случай приказывает поставить на стол ещё один прибор; у них бывают хорошие вечера, когда аутсайдер считает лишним напоминать о своём присутствии; однажды, во время сильного шторма, эмили смеется и спрашивает, каково корво было влюбляться в то, что приходит так же редко, как эти волны; соколов рисует эмили много портретов, на которых она всегда смотрит куда-то в сторону; однажды корво целует метку; практически ничего не обсуждается окончательно; никто из них не принимает в этом непосредственного участия; им вообще периодически кажется, что они всё это для себя придумали; оно всё равно существует.
это всё должно было быть в шутку но я слишком фрустрирую по поводу непосредственного написания чего-либо
"my dear corvo..the years are long, but it’s always good to see a familiar face".
