a child is nothing without hate
последний месяц был густо сварен на куске рутинного мыла, которое вроде и делает руки мягче, но как их после этого сжимать в кулаки. эти две с половиной комнаты - уютное пастбище трёх затравленных животных. мог бы сказать, что насмерть, и не ошибся бы; нам бы всем лежать на обочине м-06 с распростёртыми лапками, а наши желудки должны пузыриться от гнили и гнева. я боюсь каждого выпотрошенного утра, когда я просыпаюсь и понимаю, что ничего, в сущности, не произошло. мы все сосредотачиваемся на учёбе или долгах по квартплате, мы договариваемся о пьянках так, как договариваются о родительском собрании. все эти штуки о "навсегда" теперь висят над нашей кроватью грязными кухонными тряпками, и как будто всем вокруг лень их отдёрнуть. действительно, столько людей проходит сквозь нашу комнату, и ни один ещё не заметил, каким мусором пахнет теперь наша общая светлая юность. когда-то я смело бросался в подъезд в четыре часа утра, испытывал ненависть так, как положено всем злым подросткам во всех временах и пространствах, говорил с с. по шесть часов напролёт, и каждое слово было важным, и каждый переломленный луч ночника на его лице был правильным и красивым. сейчас это всё вытекает из меня холодным потом в те же четыре часа утра, когда я тихо качаюсь в одной и той же лодке рядом с таким же холодным телом, и ни у кого уже нет ни малейшего желания бить стёкла и осуждать других. молча смотрим фильм, молча гладим друг друга по затылку, молча сидим с друзьями и давимся правильной пищей. естественное предложение разговора сейчас звучит как дикость, за которую можно дать по челюсти.
оглядываясь назад, я понимаю, сколько вещей я делал неправильно. я высушил эту губку до камня, следовательно, ничего уже не впитаю. ни твоих щенячьих глазок, ни твоей лапы на моём животе. сколько раз я сворачивал нас не на те улицы и говорил не с теми людьми, и не от тех людей слушал слова, когда мог бы просто взяться за горло и кончить всё это до того, как оно кончилось бы само. любая токсичность была бы лучше этого равномерного движения и комплексного питания, лучше бы я никогда не успокоился. однажды шутки ради я начну вываливать из себя детей, носить на себе цветастый халат и варить по утрам капусту, прямо как тётенька, которая в десятом классе выгоняла нас с р. из подъезда. я посмотрю на себя с той стороны порога, пятнадцатилетний и перспективный; я буду кричать, мерзкое чудище, и вряд ли ты от меня избавишься. у меня будут самые злые глаза, и ты это вряд ли вынесешь.
знаешь, и был бы кто-то другой,
наверное остались людьми,
лет через десять уже бы посмеялись,
глядя, как моя собака играет с твоими детьми
без крови, без синяков на запястьях,
без пьяныхглаз твоих,
без злобы, без слов,
без пальцев на шее,
без ссор, без бесконечных волос и
без запаха,
ну и, конечно, без всяких следов
оглядываясь назад, я понимаю, сколько вещей я делал неправильно. я высушил эту губку до камня, следовательно, ничего уже не впитаю. ни твоих щенячьих глазок, ни твоей лапы на моём животе. сколько раз я сворачивал нас не на те улицы и говорил не с теми людьми, и не от тех людей слушал слова, когда мог бы просто взяться за горло и кончить всё это до того, как оно кончилось бы само. любая токсичность была бы лучше этого равномерного движения и комплексного питания, лучше бы я никогда не успокоился. однажды шутки ради я начну вываливать из себя детей, носить на себе цветастый халат и варить по утрам капусту, прямо как тётенька, которая в десятом классе выгоняла нас с р. из подъезда. я посмотрю на себя с той стороны порога, пятнадцатилетний и перспективный; я буду кричать, мерзкое чудище, и вряд ли ты от меня избавишься. у меня будут самые злые глаза, и ты это вряд ли вынесешь.
знаешь, и был бы кто-то другой,
наверное остались людьми,
лет через десять уже бы посмеялись,
глядя, как моя собака играет с твоими детьми
без крови, без синяков на запястьях,
без пьяныхглаз твоих,
без злобы, без слов,
без пальцев на шее,
без ссор, без бесконечных волос и
без запаха,
ну и, конечно, без всяких следов