-

последний месяц был густо сварен на куске рутинного мыла, которое вроде и делает руки мягче, но как их после этого сжимать в кулаки. эти две с половиной комнаты - уютное пастбище трёх затравленных животных. мог бы сказать, что насмерть, и не ошибся бы; нам бы всем лежать на обочине м-06 с распростёртыми лапками, а наши желудки должны пузыриться от гнили и гнева. я боюсь каждого выпотрошенного утра, когда я просыпаюсь и понимаю, что ничего, в сущности, не произошло. мы все сосредотачиваемся на учёбе или долгах по квартплате, мы договариваемся о пьянках так, как договариваются о родительском собрании. все эти штуки о "навсегда" теперь висят над нашей кроватью грязными кухонными тряпками, и как будто всем вокруг лень их отдёрнуть. действительно, столько людей проходит сквозь нашу комнату, и ни один ещё не заметил, каким мусором пахнет теперь наша общая светлая юность. когда-то я смело бросался в подъезд в четыре часа утра, испытывал ненависть так, как положено всем злым подросткам во всех временах и пространствах, говорил с с. по шесть часов напролёт, и каждое слово было важным, и каждый переломленный луч ночника на его лице был правильным и красивым. сейчас это всё вытекает из меня холодным потом в те же четыре часа утра, когда я тихо качаюсь в одной и той же лодке рядом с таким же холодным телом, и ни у кого уже нет ни малейшего желания бить стёкла и осуждать других. молча смотрим фильм, молча гладим друг друга по затылку, молча сидим с друзьями и давимся правильной пищей. естественное предложение разговора сейчас звучит как дикость, за которую можно дать по челюсти.
оглядываясь назад, я понимаю, сколько вещей я делал неправильно. я высушил эту губку до камня, следовательно, ничего уже не впитаю. ни твоих щенячьих глазок, ни твоей лапы на моём животе. сколько раз я сворачивал нас не на те улицы и говорил не с теми людьми, и не от тех людей слушал слова, когда мог бы просто взяться за горло и кончить всё это до того, как оно кончилось бы само. любая токсичность была бы лучше этого равномерного движения и комплексного питания, лучше бы я никогда не успокоился. однажды шутки ради я начну вываливать из себя детей, носить на себе цветастый халат и варить по утрам капусту, прямо как тётенька, которая в десятом классе выгоняла нас с р. из подъезда. я посмотрю на себя с той стороны порога, пятнадцатилетний и перспективный; я буду кричать, мерзкое чудище, и вряд ли ты от меня избавишься. у меня будут самые злые глаза, и ты это вряд ли вынесешь.

знаешь, и был бы кто-то другой,
наверное остались людьми,
лет через десять уже бы посмеялись,
глядя, как моя собака играет с твоими детьми
без крови, без синяков на запястьях,
без пьяныхглаз твоих,
без злобы, без слов,
без пальцев на шее,
без ссор, без бесконечных волос и
без запаха,
ну и, конечно, без всяких следов

@темы: sheila-

---

-

я смотрю все эти радужные тайтлы и мне становится жутко грустно из-за того, что я проебал все свои социальные полимеры. я вспоминаю, как ходил с п. на мостик посреди лета и носил ему оладья с шоколадом (пусть я и был тогда, по словам п., очень навязчивым, но помню это всё хорошо и с какой-то совершенно не свойственной мне радостью). я вспоминаю, как мы играли в "эрудита" в парке напротив университета. я помню поездки в польшу и вечно душный общажный номер с какими-то корявыми надписями на потолке, и ромашковые веночки на заправке возле границы, и вечерние посиделки у костра раз в год. было и много всякой мерзости, но я стараюсь как можно тщательнее выкосить её под корни, и от этого мне становится ещё хуже. чёрт знает, о чём я думал, когда делал то, что я делал. почему нельзя сейчас схватить пластиковую формочку с полуприготовленным рисом и гладить всех их по голове?

---

-

моя внутренняя фрустрация говорит мне прекратить смотреть онеме про спорт целыми днями и начать готовиться к экзаменам, но моё внутреннее авокадо говорит мне, что я неебически смышлёный пацан, и так всё успею. пизжу, конечно, просто рисованные мальчики в гольфах куда лучше князя святослава.
пост начался с отсутствия мотивации, поэтому я добавлю сюда криво слепленный тудулист (блять, это слово выглядит так смешно, если его писать кириллицей; туду, блять, как труба, вшарили????). я знаю, что все их обычно пилять хотя бы в январе, но почему бы и нет, собственно.
- проводить хотя бы четыре часа в день за учёбой;
- прочесть до конца года хотя бы 30 книжек: объём не имеет значения, будь то "улисс" или рассказы хармса, всё считается за одну книгу (стихи я бы вообще в расчёт не брал);
- что-то сделать со своей околокультурной деятельностью, в смысле, я пилю всякие арт-попойки без малейшего представления о том, как именно я их вижу???
- подтянуть матан, если конкретнее, то заниматься им раз в неделю после сдачи экзаменов;
- стабильно ходить к врачу idk;
- написать до конца весны хотя бы ещё шесть стихов (знаю, что люди всё ещё верят в концепцию вдохновения, но я рассматриваю накопление эмоционального материала и техническую сторону вопроса как два совершенно раздельных этапа, в котором один требует правильного наблюдения, а другой - объёмной работы);
- адекватно освоить иллюстратор, да и в принципе лечь на дно с книгами по дизайну;
временных рамок не ставлю. а зря.
в принципе, список слишком короткий и какой-то ободранный, но я понятия не имею, что ещё может меня беспокоить. ради приличия добавлю, что слово "какао" с недавних пор воспринимается моим мозгом как японское имя.

---

-

получается, мои родители жили в шестидесятых. интересно, сколько ненависти было тогда? мама рассказывает, как мой дедушка никогда не состоял в партии, и как он умер, будучи твёрдо уверенным в том, что я рожусь мальчиком. папа не хочет признаваться, как умер мой второй дедушка, но они что-то не успели всё-таки, что-то же точно они не успели. когда я представляю себе, как будет умирать моя семья, я боюсь, что им уже никогда не сделать такое количество грустных вещей. как будто они всю свою жизнь тыкали пластиковой соломинкой в мироздание и пытались высосать оттуда всё самое пугающее, а потом всю жизнь носили во рту, противясь проглотить и считая неприличным сплюнуть. как если бы вся жизнь - это кабинет стоматолога и вечно ноющий нерв, и невозможность корректно оплатить анестезию. я боюсь, что в самый последний момент, граничащий с самым последним гниением, они пожалеют, что не успели возненавидеть, допустим, какой-то определённый сорт персиков, что недостаточно жалели наших соседей, что недостаточно били бутылок. когда человек начинает жить своей жизнью в пятьдесят лет, он боится расковырять что-то такое, от чего его опытные сверстники всю жизнь бежали. мой папа только сейчас думает о большой чёрной собаке и счастливой семье и огромном достатке, и плачет в подростковых пабах из-за того, что открещивался от всего этого дерьма (разве что кроме собаки), а сейчас сам вливает его в каждый свой завтрак. моя мама только сейчас пожимает руки без страха оторвать их с мясом, и только сейчас начинает смотреть в зеркало без искривлённого рта. они никогда ничего не скрывали, потому что им, собственно, нечего было. это как если бы в эту минуту к ним подбежал какой-то среднестатистический обитатель спального района и попытался бы что-то у них отобрать, а они вывернули бы пустые карманы. я говорю, расскажите мне всё. расскажите мне, как папа вас бил, как мама угрожала папе убить ребёнка (просто ребёнка, я даже не знаю, родился ли он, в самом-то деле), как у мамы болезнь, а у папы долги по обе стороны кредитного счёта, как вы раз в неделю садитесь за один стол (пока никто не видит) и рыдаете, и бьёте стены костяшками. как каждая личная вещь трижды запаяна в пластик и запечатана воском, чтобы никто не успел зафиксировать вас в протоколе. это самое стерильное месиво в мире. это самое мягкое и цветастое болото, которым вы укрывали нас в детстве. летняя ночь 2004-го года, первый раз, когда сжал свои пальцы на чьей-то шее, пустая больничная палата, мама на соседней кушетке, папа с пакетом моих детских рисунков у заляпанной рвотой двери. геометрия комнаты расшатывается как последняя спасательная шлюпка об айсберг. я ничего не знаю. щёлк. если я правильно помню, то бежевый джип моего отца, метель и дорога, мы откуда-то уезжаем, мама поторапливает отца и разворачивает мне платок с бутербродами. я плачу и сам не понимаю, почему.
бабушка со стороны моей матери, моя самая хорошая бабушка в очках и с кудрявыми волосами, которую все оставили в одиночку справляться с мерзостью. я не знаю, как ей одной в этой квартире, или просто не хочу знать. какая хорошая и светлая юность волочится за запахом куриных котлет на кухне, и сколько всего личного иногда говорит прогноз погоды по радио. я сидел на полу и вычерчивал фломастерами дерево, потому что над диваном в гостиной висит картина с деревом. никто в этом доме больше не умеет вязать. я не знаю, плачут ли здесь, но боюсь, что больше не могут. кот отравился местной водой и с его смертью пришлось остаться наедине, это буквально была последняя капля, поэтому бабушка теперь пьёт эту воду с ещё большим усердием, чтобы ей не пришлось больше сталкиваться ни с чем. бабушка среди огромного клуба ваты воспоминаний, и она забивается в уши. к каждой вещи в квартире я прикасался, в одной из этих комнат я всё ещё стою в комбинезоне в цветочек и плачу. здесь я ещё не умел ничего говорить, но уже знал, что, скорее всего, не стоит.
я очень хотел бы переломать соломинку так, чтобы никому ничего не нужно было терпеть.
-
в полночь приходит тревога. приходит как загнанный пёс на деревенской обочине, готовый кусать тебя за пальто, о которые ты вытер сырную булочку из ашана, тревога - это вещи. грязные вещи, острые вещи, ржавые вещи. впалые глазки-булавочки, огромные свисающие куски мяса по бокам, как тряпка над грязной мойкой, сжатый в младенческом отрицании неестественно пухлый маленький рот. каждая складка моей рубашки - это моя любовь к тебе, это лишняя секреция подсознания, я протекаю как кран в нашей старой квартире. и это тревога.
-
это будет огромная пляска. это будет огромная печь.

@темы: holy! holy! holy!

---

-

последние года два - это корочка, которой покрывается моя кожа. последние месяцев шесть - это попытка содрать эту корочку заново; содрать до такой степени, что рана незаметно начинает гноиться; содрать любым способом и ковыряться любым ножом. когда ты прекращаешь надеяться на собственные возможности, ты раздираешь рубец в ожидании червей, которые прогрызут дырку хотя бы в пространстве, если, не дай бог, не во времени. я продолжаю любить тот факт, что, как любому правильному человеку без перспектив в любой попкультурной истории, мне предоставится утешительная червоточина, которую я буду любить и жаловать так, как не любил и не жаловал ничего. а, собственно, совершал ли я ошибки? я дёргал не того человека за руку? я вступил не в ту кучу дерьма? я однажды заварил какую-то неправильную кашу, которую меня оставили расхлёбывать одного? почему любая ненависть в этом мире мне кажется радостнее того, что мне оставили ощущать? ненависть здесь ни при чём, это рана совершенного иного толка - не ожог, а бумажный порез (о свидетельства и апелляции, о фотографию в паспорте, о письма, которые я писал). красная круглая металлическая коробочка, в которой лежали открытки и чьи-то волосы, сейчас плавится и выжигается в солнечных лучиках, где-то в совсем другом месте, там, где это лучики есть. я отчётливо вижу, как загорается ленточка, которой перевязано "приветы из петербурга!" или "я хотел бы, чтобы ты была здесь". я тоже хотел бы, чтобы здесь что-то было, но явно не ты и не я, и никакой другой исправно функционирующий организм. я хочу правильной участи, режущей и больной. последствия - это самая мерзкая часть любой красивой истории, когда ты хотел бы сказать: "а потом он схватил самую красивую девочку в баре и они уехали на закате", но вместо этого говоришь: "а потом он столкнулся с последствиями". никакого образного мышления, никакой непростительной мерзости, никакого резинового жгута, но очередь в круглосуточное окошко макдональдса в три часа ночи и обплёванная лавочка в сквере напротив памятника. ты можешь сколько-угодно трудиться во благо гностических ценностей, но никогда не наденешь тот сарафан, который носил в пятнадцать и не покуришь под деревом во дворе. мама заметит, ну и не случится ничего. у людей столько всего отвратительного впереди! странно, что обычное течение времени вызывает у меня позывы к такой густой чёрной рвоте.
как будто время - это река, а ты - производственные отходы, и экологи рано или поздно до тебя доберутся. доберутся же наверняка. огромная ржавая машина грядущего марта сплюнет тобой во имя вселенской чистоты и радости.
-
да на тебя больно смотреть, страдалец хуев! какие образы, какие превозмогания?
-
он захлебнулся собственной кровью посреди площади, три часа дня, а он всё вытекает и вытекает. какие теперь последствия?

@темы: holy! holy! holy!

---

-

это очень длинная и заунывная история о том, как меня отпускает. если собаки прекратили рычать на тебя каждый раз, когда ты проходишь мимо, то они прекратили видеть в тебе еду. если ключи не звенят в карманах, то, возможно, они не будут больше звенеть нигде - закрывай за собой дверь в подъезд, вчера был страшный снегопад. и всё это было бы очень жизнеутверждающе, если бы не хотелось немного поиграться с собой в рыбалку - продеть через горло крюк и бояться, что что-то ты всё-таки выловишь. думаю, что самое рациональное, на что сейчас способен мой мыслительный орган - это не прикасаться к себе так, как не прикасаются к мёртвым животным на обочине.

@темы: holy! holy! holy!

---

-

почему все самые заунывные и противные вещи в любых человеческих отношениях начинаются с попытки копнуть фундамент? фромм, конечно, сколько-угодно может говорить о том, как человеку хочется уничтожить незнание и отделённость, и всегда запросто можно ткнуть пальцем в любой трактат сартра, где, определяя себя, ты определяешь других, но я бы лучше зациклил нашу первую прогулку и вечно шаркал бы за тобой одними и теми же улицами, ничего не узнавая и никого не определяя. я бы с радостью глотал твою рвоту, но только не решать бы ничего, уж лучше рвота. подарите мне кто-нибудь на день рождения временную петлю, в котором всегда 2013-й.

-

может быть, дело в том, о чем говорил наш общий больной (на ту же букву) товарищ: тебе вечно пятнадцать. я очень люблю тебя за это, и любил тогда. но у меня есть мерзенькое свойство взрослеть, а у тебя каждое лето красивое и странное.

-

идём с марией в пятницу в больницу. в прошлый раз я увидел своего врача и убежал. мария даст мне по лицу, если я проверну такое.

@темы: sheila-

---

оно было КРАСНЫМ!

не знаю, как смотреть без сожаления на человека, который пытается сделать мне лучше. два с половиной года назад я знал, что любые отношения такого рода надо доводить до мяса, если не до месива. если не получается чистить кожицу аккуратно и слоями, то приходится рвать как целлофановую упаковку. агрессия - это самое честное и сбалансированное состояние, на которое способна моя психика, и так даже врач говорит, поэтому мне периодически нужно сплёвывать комки крови тебе на футболку, иначе нам не о чем разговаривать. я в принципе не знаю, как открывать ещё рот в твоём присутствии, если после этого придётся говорить слова - грустно, в принципе, потому что я раньше был способен не только на это. я помню, как мы вгрызались друг в друга из страха отойти в разные стороны хотя бы на пару метров, а сейчас я даже не уверен в том, что буду вспоминать. есть вещи, которые мне хотелось бы просто совершать. есть трубы, которые надо прорвать. чтобы вызывать в людях что-то, кроме сочувствия, нужно всего лишь облить эту кучку органики водой и крепко схватиться за оголённый провод. я люблю тебя и я хочу, чтобы ты знал это своей челюстью. я люблю тебя в те моменты, когда рука поднимается как нож, а ложится как марлевая повязка. я люблю тебя и моя любовь - это шприц и обваленная штукатурка. таблетки парализуют, и так я люблю тебя тоже.

-

я бы скулил под твоим окном до тех пор, пока у меня не стерлись связки (как стираются на ботинках подошвы). я бы сделал всё, что угодно, лишь бы предотвратить твою старость, я бы сам нашёл тебе девочку получше и одел бы её в свою любимую футболку. 22 декабря 2013-го я валялся на кухонном полу в твоём свитере и боялся трогать тебя кожей к коже, потому что не был уверен в последствиях - я обматывал руки пищевой плёнкой для того, чтобы обнять твои колени (сейчас я понимаю, что это первые тревожные звоночки окр, но тогда я считал себя очень осмотрительной молодой барышней). я знаю, как сильно некоторые особи хотели бы чувствовать твои пальцы в своих отверстиях - я хочу увидеть твои пальцы в розетке. я думаю, однажды я выйду встречать тебя в коридор и увижу там собственное тельце, качающееся на рукаве твоей рубашки.

@темы: sheila-